«Формальный метод» – одно из самых продуктивных направлений в теории литературы XX века. Его предельно заостренную формулу дал В.Б. Шкловский (1893-1984), утверждавший, что литературное произведение представляет собой «чистую форму», оно «...есть не вещь, не материал, а отношение материалов». Тем самым форма была понята как нечто противоположное материалу, как «отношение». В принципе формалисты выступали не против содержания как такового, а против традиционного представления о том, что литература – это повод для изучения общественного сознания и культурно-исторической панорамы эпохи.
В начале XX века в университетах Москвы и Петербурга появилась научная молодежь, протестовавшая против принципов академической науки. В Петербурге новые веяния возникли в Пушкинском семинарии профессора С.А. Венгерова, крупного ученого, представителя «биографического метода». В его работе принимал участие и Ю.Н. Тынянов (1894-1943), интересовавшийся стилем, ритмом, мельчайшими деталями формы произведений А.С. Пушкина. Сами темы докладов участников семинара содержали протест против эклектики академического литературоведения, тяготевшего к изучению идеологических вопросов, биографических подробностей, смешивая их с рассмотрением образности произведений. Жизнь и взгляды писателей формалисты станут рассматривать как материал, необходимый для построения художественного произведения. Этот «переворот» в научном мышлении и получил позднее название «формального метода».
Около 1915 года в Московском университете сложился еще один центр новой науки. Участники Московского лингвистического кружка, в том числе Р.О. Якобсон (1896-1982), Г.О. Винокур (1896-1947) и другие, занимались исследованием фольклора, а также языка современной поэзии. Именно тогда сложилась установка на то, что проблемы языка должны быть в центре внимания.
Лучшие поэты, принадлежавшие к поэтическому авангарду первых десятилетий XX века, принимали участие в работе кружка. Среди них – В.В. Маяковский, О.Э. Мандельштам, Б.Л. Пастернак.
Ученые Москвы и Петербурга вскоре объединились в ОПОЯЗ – Общество изучения поэтического языка. Инициатором его создания выступил В.Б. Шкловский, издавший в 1914 году новаторскую книгу «Воскрешение слова».
Кроме В.Б. Шкловского, в инициативную группу вошли литературовед Б.М. Эйхенбаум (1886-1959), занимавшийся проблемой «сказа», лингвисты О.М. Брик (1888-1945), исследовавший ритм и синтаксис стихотворной речи, и С.И. Бернштейн, занимавшийся теорией декламации.
Большое значение для становления формального метода имела незавершенная «Поэтика сюжетов» А.Н. Веселовского. Как отмечает В. Эрлих, на становление формального метода повлияли определения «мотива» и «сюжета», которые даны в этой работе. Однако еще большее значение имело то, что А.Н. Веселовский рассматривает «сюжет» не как момент тематики, а как элемент композиции, то есть художественной организации материала. Отсюда берет начало одна из центральных проблем формального метода – разграничение понятий «прием» и «материал».
«Прием» – центральное понятие формального метода. Закономерно, что знаменитая статья В.Б. Шкловского так и называлась – «Искусство как прием» (1915-1916).
Б. В. Томашевский в учебнике по теории литературы, писал: "Каждое произведение сознательно разлагается на его составные части, в построении произведения различаются приемы подобного построения, то есть способы комбинирования словесного материала в словесные единства. Эти приемы являются прямым объектом поэтики".
Наиболее яркий и знаменитый прием, выделенный Шкловским у Льва Толстого и во всей мировой литературе,- это остранение, умение увидеть вещь как бы в первый раз в жизни, как бы не понимая ее Сущности и назначения.
Первично предложенная система понятий - материал (материал искусства), прием (прием создания формы) и мотивировка (мотивировка применения приема) - при всей своей упрощенности и схематичности раскрывает, тем не менее, и творцу, и реципиенту принцип, секрет искусства, состоящий в том, что раскрываемого секрета не существует, существуют лишь закономерности опр. вида культурной деятельности, приводящие каждый раз к прогнозируемому, но неоднозначному рез-ту, т.е. к рез-ту, предсказуемому и ясному в одних чертах, но неожиданному и неопр. в др.
Ф. ш. построила теорию поэтического языка. Вот как, например, Ю. Н. Тынянов разграничивал стих и прозу: "Деформация звука ролью значения - конструктивный принцип прозы. Деформация значения ролью звучания - конструктивный принцип поэзии. Частичные перемены соотношения этих двух элементов - движущий фактор и прозы и поэзии".
В книге "Проблема стихотворного языка" Тынянов ввел понятие "единства и тесноты стихового ряда". Это была гипотеза, в дальнейшем подтвержденная статистически. В разных стихотворных размерах различные по количеству слогов и месту ударения слова имеют разную комбинаторику. Например, в 3-стопном ямбе невозможно сочетание слов "пришли люди" или "белое вино" (внутри строки).
Основные моменты системы формального метода:
1. поэтический язык как предмет поэтики, куда относится и проблема поэтической фонетики;
2. материал и прием в поэзии как два слагаемых поэтической конструкции;
3. жанр и композиция, тема, фабула и сюжет как детализация конструктивных функций материала и приема;
4. понятие произведения как внеположной сознанию данности;
5. проблема истории литературы и, наконец;
6. проблема художественного восприятия и критики.
Международный конгресс 100 лет русского формализма (1913-2013)
Время проведения: 25-29 августа 2013 г.
Место проведения: Москва
НИУ ВШЭ, Мясницкая улица, 20
РГГУ, Миусская пл., д. 6.
Председатель конгресса: Вячеслав Всеволодович Иванов
Организаторы:
Национальный исследовательский университет ВШЭ
Российский государственный гуманитарный университет
Соорганизаторы:
Институт мировой культуры МГУ
Институт Славяноведения РАН
Институт русского языка РАН
Институт мировой литературы РАН
Мемориальная квартира Андрея Белого
В качестве пленарных докладчиков приглашены:
Джон Э. Боулт (Университет Южной Калифорнии)
Катрин Депретто (университет Париж-Сорбонна)
Вячеслав Всеволодович Иванов (РГГУ, МГУ, UCLA)
Оге А. Ханзен-Лёве (Мюнхенский университет им. Людвига Максимилиана)
Ээро Тарасти (Хельсинкский университет)
Концепция конгресса, цель
В настоящее время очевидно мировое значение русской формальной школы, возникшей в России накануне революции в качестве альтернативы академической филологии. Русский формализм оказал влияние на значительно большее число дисциплин, чем было заявлено в докладе Виктора Шкловского "Место футуризма в истории языка", прочитанном в декабре 1913 года в петербургском кабаре "Бродячая собака". Будущий основатель школы провозглашал реформы словесности в тесной связи с литературоведением, понимаемым как изучение словесного текста как такового. Но уже в 1928г. его ближайшие коллеги (в частности, Роман Якобсон и Юрий Тынянов) начали последовательное предвещавшее будущий структурализм распространение новых методов анализа литературы на другие социально-исторические "ряды" и на культуру в целом. Русский формализм не только спровоцировал скачок в развитии гуманитарного знания. Наряду с венской школой искусствознания русская школа литературной науки начала превращать это знание в науку. Утопия филологии как исключительно точного знания быстро потеряла непосредственную актуальность (приобретя, однако, конкретный характер в областях, доступных алгоритмическому представлению и компьютеризации), однако сама теоретическая матрица оказалась устойчивой и продуктивной. Так, формалистская лингвистика, чей материал позволил развиваться в ключе, близком логике и математике, ушла далеко вперед в плане развития научного языка. Эмигрировавший из России Роман Якобсон в период 1929-1941 годов занимался организацией научных школ, развивавших идеи формалистов, последовательно перемещаясь, скрываясь от фашистов и других тоталитарных режимов, по маршруту Прага- Копенгаген -Стокгольм- Нью-Йорк. Во многом благодаря Якобсону рост авторитета лингвистики привел к так наз. "лингвистическому повороту" в социальных науках середины XX века и появлению междисциплинарной парадигмы структурализма.
В своем развитии, которое продолжают современные историки, социологи, антропологи, культурологи, структурализм постоянно возвращается к положениям русской формальной школы, а также актуализирует наследие близких ей мыслителей, коллег, оппонентов и продолжателей - Михаила Бахтина, Льва Выготского, Павла Флоренского, Сергея Эйзенштейна, Юрия Лотмана, Владимира Топорова, Вячеслава Вс. Иванова и других. Их концепции продолжают вдохновлять мировую гуманитарную науку на новые исследования, в частности, в сферах повествования, эволюции и наследования в культуре, текстуального характера культурного поля и т. д. В последнее десятилетие XX в. актуальность формалистов проявилась в общекультурной сфере, которая на международном языке описывается как "cultural studies". Формализм оказался продуктивно переводим на язык ряда научных дисциплин.
В год столетия исторического доклада Виктора Шкловского, который ознаменовал начало новой науки, несколько ведущих гуманитарных центров России планируют провести конгресс, призванный отразить актуальный уровень изучения формалистского наследия в истории идей, следы присутствия формалистских концепций в различных дисциплинах, а также современное состояние методологии гуманитарных наук, обнаруживающей влияние русской формальной школы.
Оргкомитет приглашает специалистов в области теории литературы, лингвистики, искусствознания, философии, психологии, культурологии, музыковедения и др., интересующихся русским формализмом, для участия в работе конгресса.
Предлагаемые тематические направления
Мы выделили некоторые тематические направления конгресса, но темы докладов никоим образом не ограничиваются направлениями, перечисленными ниже:
1. Русский формализм в Европейском интеллектуальном контексте своего времени. Эпистемология русского формализма. Формализм и Тартуско-московская семиотическая школа. Роль формализма в использовании математических методов в гуманитарных науках. Теория формальных структур в математике (Гильберт) и теорема Гёделя.
2. Происхождение и истоки европейского и русского формализма. Андрей Белый и русские формалисты. Русские формальные теории грамматик (Школа Фортунатова и идеи М.Н. Петерсона как предтечи глоссематики Ельмслева), лингвистика и поэтика (Поливанов, Якубинский). Потебня и Веселовский: их влияние на русских формалистов.
3. История: ОПОЯЗ (общество изучения поэтического языка или общество изучения теории поэтического языка), Московский лингвистический кружок и ГАХН (Государственная Академия художественных наук) -- история; Программа Якобсона и Тынянова (1928) структуралистских исследований различных культурных рядов в их взаимосвязи. Позднее продолжение, студенты и последователи - младоформалисты (Г.А. Гуковский, Л.Я. Гинзбург, Б.Я. Бухштаб). Судьба преследуемых учёных. Возрождение, реабилитация, репринты с комментариями. Каково будущее?
4. Критика формализма и отличные (хотя бы частично) от формализма русские литературные и культурные теории: Бахтин и его круг, Л. С. Выготский, И.Г. Франк-Каменецкий и О.М.Фрейденберг (их отношение к Н. Марру), русская марксистская литературная критика (журнал "Литературная критика": кружок Лифшица-Лукача). Критика В.В. Виноградовым языковой типологии С.Д. Кацнельсона и Фортунатовского понимания праиндоевропейского языка: семантика в противовес чисто синтаксическому подходу. Деконструкция как реакция против структурализма, его поздний приход и распространение в России.
5. Семиотика фольклора. Методологические основы анализа фольклорных произведений у В.Я.Проппа и современная фольклористика. Русский формализм и / как cultural studies. (Богатирев и семиотика).
6. Формальное искусствознание. Европейский формализм. ГАХН, его наследие в контексте современных исследований по истории философии и культуры. Философия искусства и театр как искусство Густава Шпета. Рефлексы русского формализма в современных исследованиях визуального.
7.Взаимосвязи русского формализма и авангарда в вербальном и визуальном искусстве. Формалисты и современная им литература. Русский и европейский литературный авангард и теория формализма (от футуризма к ОБЭРИУ). Авангард в изобразительном искусстве и театре (Театральный проект и теория "биомеханики" Мейерхольда: отношение к анализу естественных движений человека у Николая Бернштейна). А.Я. Ваганова и определение балета.
8. Русский формализм и теория кино. Формализм и Сергей Эйзенштейн.
9.Трансферт формалистских идей в Западную и Восточную Европу. Русский формализм и чешский структурализм. Польская формальная школа. Философские истоки русского и польского формализма.
В организации сессий конгресса предпочтение будет отдаваться междисциплинарным подходам, позволяющим выявить формалистский субстрат не только в первичном контексте (искусство и культура), но также в политике, обществе, структурах повседневного опыта.
Организаторы секций приглашают нескольких специалистов по своей теме и оставляют дополнительные вакансии для предложений Программного комитета. Программный комитет оставляет за собой право отбора заявок, присылаемых в рамках открытого конкурса.
Доклады, включенные в Программу конгресса, после дополнительного рецензирования могут быть опубликованы в специальных выпусках периодического издания РГГУ "Труды Русской антропологической школы", а также в специальном сборнике статей издательства НИУ-ВШЭ в серии "Исследования культуры".
© Я. Левченко, И. Пильщиков, составление, 2017,
© ООО «Новое литературное обозрение», 2017
* * *
Вместо предисловия
Осенью 2012 года академик РАН и лидер нескольких направлений в гуманитарных науках XX века Вячеслав Всеволодович Иванов обратился к ряду московских научных центров с идеей организации конгресса к 100-летию формальной школы в русской науке о литературе. Следует оговорить, что «русский» в данном случае является не более чем калькой широко распространенного понятия Russian Theory, обозначающего волну активности в поле русскоязычных гуманитарных наук, набиравшую силу в первой четверти XX века и обеспечившую мощный концептуальный ресурс, не истраченный до сих пор. Именно в таком ключе о «русской теории» писал в предисловии к одноименному сборнику 2004 года Сергей Зенкин, видя в ней предшественника French Theory, которая, в свою очередь, оказала решающее влияние на мировой гуманитарный мейнстрим. Но если «французская теория» до самого конца столетия оставалась своеобразным «зонтичным брендом», включавшим элементы философии, антропологии, лингвистики, историю литературной критики и социологии, то в русской теории отчетливой доминантой было и осталось филологическое знание, традиционно объединяющее лингвистов и литературоведов или по крайней мере побуждающее их к взаимодействию.
В обсуждаемом контексте так называемый «русский формализм» – один из важнейших агентов влияния, бросивший вызов на рубеже 1910-х и 1920-х годов как догматической истории литературы, так и эстетике, заменявшей до тех пор ее теорию. В результате формализм затронул значительно более широкий круг дисциплин, чем это программировалось первыми «Сборниками по теории поэтического языка», выпущенными в 1916–1919 годах в Петрограде при участии В. Б. Шкловского, О. М. Брика, Л. П. Якубинского и др. Русский формализм не только образовал новую парадигму гуманитарного знания, но подготовил и осуществил превращение этого знания в науку как набор рефлексивных методологически последовательных процедур с возможностью прогнозирования результата. Именно формализм создал прецедент упорядочения области, ранее имевшей как в массовом, так и в академическом сознании, скорее, спонтанно-мистическую природу. В русском культурном обиходе дело осложнялось отношением к литературе как сфере учительной и мессианской, приватизировать которую неизменно стремились разные конкурирующие группы, начиная с реформаторов русского литературного языка первой половины XVIII века. Деятели, собравшиеся в Обществе изучения поэтического языка (Опояз), отнюдь не называли себя формалистами – то был внешний и далеко не самый доброжелательный ярлык, лишь впоследствии ставший нейтральным термином. Эти ученые стремились создать научную поэтику, отчасти имея в виду такие образцы, как научное искусствоведение венской школы, немецкая «звуковая филология», в меньшей степени – компаративная история литературы.
Но только отчасти. Отличительной особенностью формалистов была их «установка» (и это тоже их термин) на строгую научность.
Сборники по теории поэтического языка. Вып. I. Пг., 1916 (титульный лист)
Сборники по теории поэтического языка. Вып. I. Пг., 1916 (задняя сторона обложки с монограммой О. М. Брика)
Наука о литературе стремилась к целостности и непротиворечивости вместе с другими науками и вместе с ними меняла представление о критериях научности. К концу XX века стремление к точности и предельной эксплицитности знания ослабло не только в гуманитарных, но и в естественных науках. Это не поражение, но лишь иллюстрация сложности интеллигибельного мира и продуктивной изменчивости способов его описания. Однако соблазн теории – усилиями формалистов, их единомышленников, конкурентов и научных, а не идеологических оппонентов – оказался крайне устойчивым и поучительным. Лингвистика, чей материал позволил развиваться в ключе, близком логике и математике, ушла далеко вперед в плане сциентизма. Пражский лингвистический кружок (ПЛК), одним из руководителей которого стал эмигрировавший из России Р. О. Якобсон, позиционировал себя во второй половине 1920-х годов как преемник петербургских формалистов и Московского лингвистического кружка, заложившего фундамент структурного изучения языка. Именно в русле ПЛК осознанно заявил о себе структурализм, получивший после Второй мировой войны лавинообразную популярность во Франции, США и СССР. Все это стало следствием развития и переосмысления положений формальной школы, получивших особую актуальность в контексте советской семиотики. Постструктурализм, оспоривший многие положения своих предшественников, вновь актуализировал положения раннего формализма и его ближайших конкурентов – в первую очередь М. М. Бахтина. В работах Ю. Кристевой и Ц. Тодорова, Ж. Женетта и М. Риффатера нашли отражение «боковые» ветви формальной теории, были актуализированы и доработаны догадки формалистов о природе и структуре повествования, проблемах литературной эволюции и культурного наследования, интер – и архитекстуальности культурного поля.
В последние десятилетия XX века актуальность формалистов проявилась не столько в области узкофилологической (здесь как раз формальная школа уже успела стать историей науки), сколько в общекультурной, которая на международном языке именуется Cultural Studies. Формализм оказался продуктивно переводим на языки марксизма (Ф. Джеймисон), психоанализа (Д. Куюнджич), гендерной теории (Ю. Кристева, Л. Малви), нового историзма (С. Гринблатт, Л. Монроуз), метакритической теории литературы (А. Компаньон), визуальной теории (Дж. Берджер, Дж. Крэри), теории кино и медиа (Д. Бордуэлл, Р. Стэм). Методология формализма, его понятийная система и мощный метафорический потенциал его терминологии послужили парадигмальной матрицей для многих новейших течений, ориентированных на преодоление узкодисциплинарной структуры знания. Очутившись на гребне русской революции, формализм усвоил революционную тактику, обеспечивающую эффективный захват «чужих» территорий знания, экстраполяцию понятий, инфицирование определенной идеологией. Формализм отличался радикальными взглядами на вещи: он использовал сдвиг исторической материи, чтобы изучать сдвиг, который претерпели значения слов, иерархии категорий и системы понятий.
С учетом весьма широко трактуемых хронологических и территориальных границ русского формализма его юбилей с самого начала осознавался, скорее, как инструмент актуализации явления, зародившегося приблизительно столетие назад и продолжающего влиять на все направления как русской, так и мировой гуманитарной теории. Условной датой «первоначала» было выбрано 23 декабря 1913 года, когда двадцатилетний студент Виктор Шкловский прочитал скандальный доклад «Место футуризма в истории языка» в артистическом кабаре «Бродячая собака». Эта важная дата не отменяет последующих, с которыми при желании можно связать столетие формализма: март 1915 года (основание Московского лингвистического кружка), период с декабря 1915 по декабрь 1916 года, когда писалась статья Шкловского «Искусство как прием», и где-то в промежутке – сугубо неинституциональное и потому недатированное образование Опояза… Формализм возникал всю первую половину второго десятилетия XX века, сопровождаемый и заряжаемый войной и революцией. В докладе 1913 года еще не прозвучало слово «остранение», несомненно, вдохновленное спустя два года опытом войны и содержавшее интуиции о грандиозных переменах. Поэтому редакторы и рискнули дать книге название, в котором акцент с юбилейной даты смещен к протяженным следствиям появления формализма. Остранение было случайно подмечено Шкловским, но вполне закономерно продолжает осознаваться одним из универсальных механизмов культурной эволюции. А «эпоха остранения» объединяет сегодняшний день с событиями вековой давности в одну темпоральную непрерывность, где события прошлого не самодостаточны, а работа настоящего состоит в преодолении амнезии.
Конференция готовилась и проводилась совместно Русской антропологической школой при Российском государственном гуманитарном университете и Отделением культурологии (ныне Школой культурологии) Национального исследовательского университета «Высшая школа экономики». На конференции выступали участники из Австрии, Бельгии, Великобритании, Венгрии, Германии, Италии, Нидерландов, Польши, России, США, Франции, Чехии, Эстонии, Японии и других стран. Редакторы книги, выходящей после вынужденного перерыва по следам события, благодарят патрона конференции Вячеслава Всеволодовича Иванова и коллектив РАШ РГГУ (в особенности Майю Якобидзе), Национальный исследовательский университет «Высшая школа экономики» и Управление по организации и сопровождению научных конференций и семинаров (в особенности Аллу Отставнову), а также Российский гуманитарный научный фонд, поддержавший исследовательский проект 14-04-00160 («Научное наследие Московского лингвистического кружка и современная филология»), в рамках которого была проведена часть редактуры этой книги. Мы бесконечно благодарны Ирине Прохоровой за ее внимание к работе авторов, приславших статьи, а затем долго и терпеливо ждавших, пока это затянувшееся начинание обернется ощутимыми результатами. Ощутимость этого тома как в формалистском, так и в обыденном смысле, кажется, уже очевидна. За что мы, наконец, с радостью благодарим издательский дом «Новое литературное обозрение», взявший на себя труд по изданию этой книги.
Ян Левченко, Игорь Пильщиков
Зима 2013 года – осень 2015 года – весна 2016 года
1. Век формалистической теории: Актуальность архива
Формальная система и ее интерпретация в науке XX–XXI веков
Вяч. Вс. Иванов
1. Русский литературоведческий формализм, принципы которого были провозглашены В. Б. Шкловским в его выступлении в конце 1913 года, был одним из тех течений в современной ему науке, которые стремились к созданию строгой системы правил, позволяющих описать предмет исследования безотносительно к истолкованию отдельных элементов, в нем выделяемых, через их отношение к другим явлениям. К моменту зарождения попыток подобного подхода к литературе наибольшие успехи на пути к такому изучению языка и текста были достигнуты в математике Гильбертом, выдвинувшим понятие знака как центральное, но описывавшим этот знак только в пределах формальной системы, и в сравнительном языкознании де Соссюром, который в раннем исследовании индоевропейских чередований, выявленных еще древнеиндийской наукой о языке, наметил основы структурного метода. В дальнейшем развитие этих идей привело к доказательству теоремы Гёделя, показавшей, какие ограничения могут быть наложены на формализацию, и к стараниям соединить формальное грамматическое описание с характеристиками других уровней языка как системы знаков (в соответствии с теорией того же Соссюра); теоретическое осмысление роли введения уровней, которые могут служить для реализации других уровней высшего или низшего порядка (скажем, грамматического через фонологический), содержится уже в «Эстетических фрагментах» Г. Г. Шпета.
2. Само по себе достигнутое формалистами синтаксическое (в общесемиотическом смысле) исследование словесного текста как такового вне его прагматических и семантических функций было несомненным достижением, позволившим отделить внутреннее изучение произведения от тех контекстов, в которые его пыталась вписать предшествующая наука. Но учет всех структурных уровней с необходимостью подводил к возврату сопоставления с другими рядами, что уже 15 лет спустя декларировано Якобсоном и Тыняновым. Так же можно оценить изучение пространственности и перспективы в связи с идеями, восходящими к диссертации Римана (на которую была ориентирована и теория Эйнштейна).
3. Отчетливее всего это можно выявить в тех направлениях, из которых родилась современная нарратология. Не только применительно к массовой фольклорной продукции, как в морфологии Проппа и его продолжателей, но и при анализе типов бессюжетной прозы у самого Шкловского оказывается необходимым принять во внимание семантику отдельных линий, сочетание которых заменяет отсутствующий сюжет.
4. Стремление сохранить чистоту внутреннего структурного описания (по возможности подкрепляемого статистически) отчетливо видно в стиховедении. Ранние опыты описания семантики стиха у Тынянова имели лишь частичное продолжение. Однако теоретико-информационный подход предполагает такое рассмотрение использования остаточной («внесодержательной») энтропии, которое снова ставит на повестку дня исходную программу пионерских работ Андрея Белого, пытавшегося найти способ оценки значимости выявляемых ритмов.
5. Аналогия отвлечения от смысла элементов системы при метаматематическом исследовании и при изучении формальных систем в гуманитарных науках может показаться слишком внешней и очевидной. Но есть и другие менее явные сходства, позволяющие выявить общие черты в разных современных науках. Подход к математическим объектам в интуиционизме характеризовался, в частности, требованиями конструктивности: о числе или некотором множестве («потоке») можно говорить, только если мы знаем, как его строить. Похожие требования по поводу физических объектов обсуждались в операционализме (принципиальный отказ от экспериментальной проверки в ряде новейших теорий является спорным отступлением от этого принципа, что можно бы считать и едва ли полезным перенятием традиционных гуманитарных установок в естественно-научных рассуждениях). Русский формализм в литературоведении и сходные с ним течения в исследовании кино точно таким же образом, как интуиционизм, настаивали на необходимости знать, как сделать определенную вещь. Ремесленная установка на правила построения у Шкловского помножена на идею мотивов в смысле Веселовского; на это сочетание ссылался в первой и основной работе Пропп.
6. Формальные системы в математике, метаматематике и математической логике строятся на основе применения дедукции. Лингвистика в ее исторической части реконструирует индуктивные системы, основанные на абдукции: в части синхронной – индуктивное фонологическое и грамматическое описание сочетается с дедуктивными построениями, в том числе типологическими (последние важны и для реконструкции). Для наук, исследующих искусство, основной формальной системой остается та, которая описывает структуру схемы произведения, нередко сохраняющей архетипические или архаичные черты. Схема оказывается инвариантом, который не меняется при различных ее реализациях и интерпретациях. Задачей формального описания является характеристика основных внутренних (например, симметрических) отношений внутри схемы, для изложения свойств которой нужно ограничиваться средствами формальной системы. Реализация и разные способы интерпретации схем входят в число целей вспомогательных наук.
В языкознании порождающая грамматика использовала идею построения последовательности, сходной с грамматиками искусственных логических языков. Это послужило стимулом для создания теории колмогоровской сложности. С ее помощью текст оценивается длиной цепочки (числом элементов) в наборе правил, по которым он строится. Современное развитие теории информации позволяет понять занятия количествами информации, передаваемыми поэзией и другими искусствами, как часть количественных возможностей Ноосферы – сферы Разума.
7. Интерпретация остается важнейшей областью литературоведческих поисков, но она может быть осуществлена только в соединении с проведенным формальным исследованием. В этом выводе филолог оказывается союзником исследователей, работающих в общей (особенно логической) семиотике и в нейронауках, быстрое продвижение которых стирает границы, отделявшие раньше гуманитарные науки от естественных. В качестве примера рассмотрим идею остранения, признающегося одним из главных достижений Шкловского и Опояза. Современная психология исходит из понимания предельной субъективности восприятия: оно всегда искажает выбранный участок действительности (самый выбор уже предполагает искажение). Наука и искусство всегда имеют дело с тем, что по Выготскому можно считать «островами в гераклитовом потоке». Остранение предполагает описание острова, пользующееся особым «туземным языком», отличным от того общепринятого, на котором основано нарушаемое остранением традиционное восприятие. В этом смысле рассмотренные Выготским по отношению к научной психологии преимущества замены ставшего банальным слова «глаз» термином «зрительный анализатор» сопоставимы с остранением по Шкловскому: достигается уход от тривиальности.
8. В качестве примера формального исследования текста я приведу пушкинское:
Золото и булат
«Всё мое», – сказало злато;
«Всё мое», – сказал булат.
«Всё куплю», – сказало злато;
«Всё возьму», – сказал булат.
Как выяснено пушкинистами – историком П. Е. Щеголевым и формалистом Б. В. Томашевским, стихи (как и напечатанный в 1827 году одновременно с пушкинским опыт перевода А. Д. Илличевского, тоже лицеиста) переведены с французского стихотворения Арно (Arnauld):
LE FER ET L’OR
– Tout est ? moi , car je l’ach?te
Et je paye en deniers comptants,
Disait l’Or ?levant la t?te,
– Tout beau, dit le fer , je t’arr?te;
Tout est ? moi , car je le prends .
А. Д. Илличевский:
Золото и железо
Мое все! Золото кричало:
За что ни вздумаю, плачу.
– Мое, Железо отвечало;
Я граблю, что ни захочу.
В одной из последних работ Романа Якобсона был дан подробный языковой – фонологический и грамматический – разбор. В нем выражена лингвистическая точка зрения, характерная для Опояза.
Попробуем транслингвистически формально рассмотреть структуру текста.
Структура диалога , оформленного в духе жанра диспута – спора:
Темой спора является определение собственника [двуместный предикат Prop(x,y)] некоторого финитного множества (? subst ? Всё ), включающего все возможные (квантор общности?) предметы (subst).
Две спорящие стороны – два участника спора? 1 (? злато , грамматический средний род) и? 2 (? булат , грамматический мужской род) предлагают две альтернативные точки зрения. По первой, собственник – первый участник спора: S 1 ? Prop(x,y) ? Prop(?subst, ? 1) ? Всё мое ; по второй, собственник – второй участник: S 2 ? Prop(x,y) ? Prop(?subst, ? 2) ? Всё мое : два эти высказывания внешне омонимичны, совпадают по языковому выражению, но различаются прагматически и семантически.
С этим соотнесены в первой части текста два разных понимания шифтера 1-го лица (единственного числа) Sh-1 (? мое ): в первом случае Sh-1 означает принадлежность первому участнику [двуместный предикат Prop(?subst, ? 1– Sh-1)], во втором случае Sh-1 означает принадлежность второму участнику [двуместный предикат Prop(?subst, ? 2– Sh-1)]. Соответственно во второй части текста?subst входит в формулы при двух разных предикатах
P*(?subst, ? 1) ? купить всё ; P**(?subst, ? 2) ? взять всё.
Структура диспута ведет к повтору перформатива R
S 1 R? – S 2 R?
S 3 R? – S 4 R?
На грамматическом уровне (где это явление описывается как согласование по роду) имеют место трансформации
R? ? V sp ? 1 ? сказа ло
R? ? V sp ? 2 ? сказа л
В первой части текста перформативы R? и R? вводят высказывания
S 1 ? Prop(x,y) ? Prop(?subst, ? 1– Sh-1) ? Всё мое
S 2 ? Prop(x,y) ? Prop(?subst, ? 2– Sh-1) ? Всё мое
Финитное множество в обеих частях текста заполняет одно из мест при предикате Prop. Вторая часть, в которой финитное множество является одним из мест при обозначении катастрофы (в смысле теории катастроф Тома), отличается от первой, где принадлежность обозначена самим предикатом.
Во второй части текста перформативы R? и R? вводят высказывания, которые по семантической трансформационной структуре изоморфны (однотипные катастрофы): в обоих случаях описываемая ситуация меняется в пользу одного из участников, но характеры катастроф различны (использование покупательной ценности золота или грабительские возможности лиц, имеющих оружие, прежде всего стальное):
S 3 ? P*(?subst, ? 1) ? купить всё
S 4 ? P**(?subst, ? 2) ? взять всё
На орфоэпическом уровне, воспроизводящем фонологический, основные особенности структуры текста явно выявлены в серии лексических и грамматических и фонологических повторов и симметрично-асимметричных структур.
Все четыре cтроки начинаются с (внешне, но не по сути, см. выше) одинаковой формы Всё . За ней следует шифтер 1-го лица, выраженный притяжательным местоимением мое . Тот же шифтер во второй части после обозначения финитного множества выражен морфологическим показателем, совпадающим на фонологическом уровне в последних двух строках: – [?]. Следующие отрезки текста отмечены игрой на порядке следования одних и тех же фонем, вовлеченных и в обозначение грамматических родовых различий:
…z?lo zl?…o
…z?l…l?…
z’… z?lo zl?…o
…z?l…l?…
Недавние исследования самых древних образцов этого письменного жанра – шумерских – показали, что и в них наличествует ал-л-итеративная игра на сочетании?al-la? (см. [Иванов, 2004; Vanstiphout, 1991, 1997]; там же дальнейшая литература, к которой следует добавить исследования ритуальной функции текстов: [Емельянов, 1999, 2009]). Кроме открытой еще Якубинским роли плавных фонем для поэтического языка, можно для объяснения привлечь и другие типологические данные о функциях латеральных. Эти звуковые симметрические отношения вторят структуре всех описываемых форм внутри целого текста, сохранившего на протяжении четырех тысяч лет основные черты жанра.
Коллективная монография
© Я. Левченко, И. Пильщиков, составление, 2017,
© ООО «Новое литературное обозрение», 2017
Вместо предисловия
Осенью 2012 года академик РАН и лидер нескольких направлений в гуманитарных науках XX века Вячеслав Всеволодович Иванов обратился к ряду московских научных центров с идеей организации конгресса к 100-летию формальной школы в русской науке о литературе. Следует оговорить, что «русский» в данном случае является не более чем калькой широко распространенного понятия Russian Theory, обозначающего волну активности в поле русскоязычных гуманитарных наук, набиравшую силу в первой четверти XX века и обеспечившую мощный концептуальный ресурс, не истраченный до сих пор. Именно в таком ключе о «русской теории» писал в предисловии к одноименному сборнику 2004 года Сергей Зенкин, видя в ней предшественника French Theory, которая, в свою очередь, оказала решающее влияние на мировой гуманитарный мейнстрим. Но если «французская теория» до самого конца столетия оставалась своеобразным «зонтичным брендом», включавшим элементы философии, антропологии, лингвистики, историю литературной критики и социологии, то в русской теории отчетливой доминантой было и осталось филологическое знание, традиционно объединяющее лингвистов и литературоведов или по крайней мере побуждающее их к взаимодействию.
В обсуждаемом контексте так называемый «русский формализм» – один из важнейших агентов влияния, бросивший вызов на рубеже 1910-х и 1920-х годов как догматической истории литературы, так и эстетике, заменявшей до тех пор ее теорию. В результате формализм затронул значительно более широкий круг дисциплин, чем это программировалось первыми «Сборниками по теории поэтического языка», выпущенными в 1916–1919 годах в Петрограде при участии В. Б. Шкловского, О. М. Брика, Л. П. Якубинского и др. Русский формализм не только образовал новую парадигму гуманитарного знания, но подготовил и осуществил превращение этого знания в науку как набор рефлексивных методологически последовательных процедур с возможностью прогнозирования результата. Именно формализм создал прецедент упорядочения области, ранее имевшей как в массовом, так и в академическом сознании, скорее, спонтанно-мистическую природу. В русском культурном обиходе дело осложнялось отношением к литературе как сфере учительной и мессианской, приватизировать которую неизменно стремились разные конкурирующие группы, начиная с реформаторов русского литературного языка первой половины XVIII века. Деятели, собравшиеся в Обществе изучения поэтического языка (Опояз), отнюдь не называли себя формалистами – то был внешний и далеко не самый доброжелательный ярлык, лишь впоследствии ставший нейтральным термином. Эти ученые стремились создать научную поэтику, отчасти имея в виду такие образцы, как научное искусствоведение венской школы, немецкая «звуковая филология», в меньшей степени – компаративная история литературы. Но только отчасти. Отличительной особенностью формалистов была их «установка» (и это тоже их термин) на строгую научность.
Сборники по теории поэтического языка. Вып. I. Пг., 1916 (титульный лист)
Сборники по теории поэтического языка. Вып. I. Пг., 1916 (задняя сторона обложки с монограммой О. М. Брика)
Наука о литературе стремилась к целостности и непротиворечивости вместе с другими науками и вместе с ними меняла представление о критериях научности. К концу XX века стремление к точности и предельной эксплицитности знания ослабло не только в гуманитарных, но и в естественных науках. Это не поражение, но лишь иллюстрация сложности интеллигибельного мира и продуктивной изменчивости способов его описания. Однако соблазн теории – усилиями формалистов, их единомышленников, конкурентов и научных, а не идеологических оппонентов – оказался крайне устойчивым и поучительным. Лингвистика, чей материал позволил развиваться в ключе, близком логике и математике, ушла далеко вперед в плане сциентизма. Пражский лингвистический кружок (ПЛК), одним из руководителей которого стал эмигрировавший из России Р. О. Якобсон, позиционировал себя во второй половине 1920-х годов как преемник петербургских формалистов и Московского лингвистического кружка, заложившего фундамент структурного изучения языка. Именно в русле ПЛК осознанно заявил о себе структурализм, получивший после Второй мировой войны лавинообразную популярность во Франции, США и СССР. Все это стало следствием развития и переосмысления положений формальной школы, получивших особую актуальность в контексте советской семиотики. Постструктурализм, оспоривший многие положения своих предшественников, вновь актуализировал положения раннего формализма и его ближайших конкурентов – в первую очередь М. М. Бахтина. В работах Ю. Кристевой и Ц. Тодорова, Ж. Женетта и М. Риффатера нашли отражение «боковые» ветви формальной теории, были актуализированы и доработаны догадки формалистов о природе и структуре повествования, проблемах литературной эволюции и культурного наследования, интер – и архитекстуальности культурного поля.
В последние десятилетия XX века актуальность формалистов проявилась не столько в области узкофилологической (здесь как раз формальная школа уже успела стать историей науки), сколько в общекультурной, которая на международном языке именуется Cultural Studies. Формализм оказался продуктивно переводим на языки марксизма (Ф. Джеймисон), психоанализа (Д. Куюнджич), гендерной теории (Ю. Кристева, Л. Малви), нового историзма (С. Гринблатт, Л. Монроуз), метакритической теории литературы (А. Компаньон), визуальной теории (Дж. Берджер, Дж. Крэри), теории кино и медиа (Д. Бордуэлл, Р. Стэм). Методология формализма, его понятийная система и мощный метафорический потенциал его терминологии послужили парадигмальной матрицей для многих новейших течений, ориентированных на преодоление узкодисциплинарной структуры знания. Очутившись на гребне русской революции, формализм усвоил революционную тактику, обеспечивающую эффективный захват «чужих» территорий знания, экстраполяцию понятий, инфицирование определенной идеологией. Формализм отличался радикальными взглядами на вещи: он использовал сдвиг исторической материи, чтобы изучать сдвиг, который претерпели значения слов, иерархии категорий и системы понятий.
С учетом весьма широко трактуемых хронологических и территориальных границ русского формализма его юбилей с самого начала осознавался, скорее, как инструмент актуализации явления, зародившегося приблизительно столетие назад и продолжающего влиять на все направления как русской, так и мировой гуманитарной теории. Условной датой «первоначала» было выбрано 23 декабря 1913 года, когда двадцатилетний студент Виктор Шкловский прочитал скандальный доклад «Место футуризма в истории языка» в артистическом кабаре «Бродячая собака». Эта важная дата не отменяет последующих, с которыми при желании можно связать столетие формализма: март 1915 года (основание Московского лингвистического кружка), период с декабря 1915 по декабрь 1916 года, когда писалась статья Шкловского «Искусство как прием», и где-то в промежутке – сугубо неинституциональное и потому недатированное образование Опояза… Формализм возникал всю первую половину второго десятилетия XX века, сопровождаемый и заряжаемый войной и революцией. В докладе 1913 года еще не прозвучало слово «остранение», несомненно, вдохновленное спустя два года опытом войны и содержавшее интуиции о грандиозных переменах. Поэтому редакторы и рискнули дать книге название, в котором акцент с юбилейной даты смещен к протяженным следствиям появления формализма. Остранение было случайно подмечено Шкловским, но вполне закономерно продолжает осознаваться одним из универсальных механизмов культурной эволюции. А «эпоха остранения» объединяет сегодняшний день с событиями вековой давности в одну темпоральную непрерывность, где события прошлого не самодостаточны, а работа настоящего состоит в преодолении амнезии.
ЭПОХА «ОСТРАНЕНИЯ» РУССКИЙ ФОРМАЛИЗМ И СОВРЕМЕННОЕ ГУМАНИТАРНОЕ ЗНАНИЕ Москва Новое литературное обозрение 2017 УДК 7.037(47+57)"191" ББК 60в.г(2)53 Э72 НОВОЕ ЛИТЕРАТУРНОЕ ОБОЗРЕНИЕ Научное приложение. Вып. CLXIV Редакторы-составители: Ян Левченко, Игорь Пильщиков Э72 Эпоха «остранения». Русский формализм и современное гумани- тарное знание / Коллективная монография - М.: Новое литератур- ное обозрение, 2017. - 672 с.: ил. ISBN 978-5-4448-0629-6 В коллективной монографии представлены избранные материалы московского конгресса к 100-летию русского формализма (август 2013 г.; РГГУ - НИУ ВШЭ). В середине 1910-х годов формалисты создали новую исследователь- скую парадигму, тем или иным отношением к которой (от притяжения до отталкивания) определяется развитие современных гуманитарных наук. Книга состоит из нескольких разделов, охватывающих основные темы конгресса, в котором приняли участие десятки ученых из разных стран мира: актуаль- ность формалистических теорий; интеллектуальный и культурный контекст русского формализма; взаимоотношения формалистов с предшественниками и современниками; русский формализм и наследие Андрея Белого; формализм в науке о литературе, искусствоведении, фольклористике. УДК 7.037(47+57)"191" ББК 60в.г(2)53 © Авторы, 2017 © ООО «Новое литературное обозрение», 2017 ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ Осенью 2012 года академик РАН и лидер нескольких направлений в гуманитарных науках XX века Вячеслав Всеволодович Иванов обра- тился к ряду московских научных центров с идеей организации кон- гресса к 100-летию формальной школы в русской науке о литературе. Следует оговорить, что «русский» в данном случае является не более чем калькой широко распространенного понятия Russian heory, обо- значающего волну активности в поле русскоязычных гуманитарных наук, набиравшую силу в первой четверти XX века и обеспечившую мощный концептуальный ресурс, не истраченный до сих пор. Именно в таком ключе о «русской теории» писал в предисловии к одноимен- ному сборнику 2004 года Сергей Зенкин, видя в ней предшественника French heory, которая, в свою очередь, оказала решающее влияние на мировой гуманитарный мейнстрим. Но если «французская тео- рия» до самого конца столетия оставалась своеобразным «зонтичным брендом», включавшим элементы философии, антропологии, лингви- стики, историюи литературной критики и социологии, то в русской теории отчетливой доминантой было и осталось филологическое знание, традиционно объединяющее лингвистов и литературоведов или, по крайней мере, побуждающее их к взаимодействию. В обсуждаемом контексте так называемый «русский форма- лизм» - один из важнейших агентов влияния, бросивший вызов на рубеже 1910-х и 1920-х годов как догматической истории литера- туры, так и эстетике, заменявшей до тех пор ее теорию. В результате формализм затронул значительно более широкий круг дисциплин, чем это программировалось первыми «Сборниками по теории по- этического языка», выпущенными в 1916–1919 годах в Петрограде при участии В. Б. Шкловского, О. М. Брика, Л. П. Якубинского и др. Русский формализм не только образовал новую парадигму гумани- тарного знания, но подготовил и осуществил превращение этого знания в науку как набор рефлексивных методологически последо- вательных процедур с возможностью прогнозирования результата. Именно формализм создал прецедент упорядочения области, ранее имевшей как в массовом, так и в академическом сознании, скорее, спонтанно-мистическую природу. В русском культурном обиходе дело осложнялось отношением к литературе как сфере учительной и мессианской, приватизировать которую неизменно стремились раз- ные конкурирующие группы, начиная с реформаторов русского лите- ратурного языка первой половины XVIII века. Деятели, собравшиеся в Обществе изучения поэтического языка (ОПОЯЗ), отнюдь не на- зывали себя формалистами - то был внешний и далеко не самый Сборники по теории поэтического языка. Вып. I. Пг., 1916 (титульный лист) Сборники по теории поэтического языка. Вып. I. Пг., 1916 (задняя сторонка переплета с монограммой О. М. Брика) 8 Вместо предисловия доброжелательный ярлык, лишь впоследствии ставший нейтральным термином. Эти ученые стремились создать научную поэтику, отчасти имея в виду такие образцы, как научное искусствоведение венской школы, немецкая «звуковая филология», в меньшей степени - ком- паративная история литературы. Но только отчасти. Отличительной особенностью формалистов была их «установка» (и это тоже их тер- мин) на строгую научность. Наука о литературе стремилась к целостности и непротиворе- чивости вместе с другими науками и вместе с ними меняла пред- ставление о критериях научности. К концу XX века стремление к точности и предельной эксплицитности знания ослабло не толь- ко в гуманитарных, но и в естественных науках. Это не поражение, но лишь иллюстрация сложности интеллигибельного мира и про- дуктивной изменчивости способов его описания. Однако соблазн теории - усилиями формалистов, их единомышленников, конкурен- тов и научных, а не идеологических оппонентов, - оказался крайне устойчивым и поучительным. Лингвистика, чей материал позволил развиваться в ключе, близком логике и математике, ушла далеко впе- ред в плане сциентизма. Пражский лингвистический кружок (ПЛК), одним из руководителей которого стал эмигрировавший из России Р. О. Якобсон, позиционировал себя во второй половине 1920-х годов как преемник петербургских формалистов и Московского лингви- стического кружка, заложившего фундамент структурного изучения языка. Именно в русле ПЛК осознанно заявил о себе структурализм, получивший после Второй мировой войны лавинообразную попу- лярность во Франции, США и СССР. Все это стало следствием разви- тия и переосмысления положений формальной школы, получивших особую актуальность в контексте советской семиотики. Постструк- турализм, оспоривший многие положения своих предшественников, вновь актуализировал положения раннего формализма и его бли- жайших конкурентов - в первую очередь М. М. Бахтина. В работах Ю. Кристевой и Ц. Тодорова, Ж. Женетта и М. Риффатера нашли отражение «боковые» ветви формальной теории, были актуализи- рованы и доработаны догадки формалистов о природе и структуре повествования, проблемах литературной эволюции и культурного наследования, интер- и архитекстуальности культурного поля. В последние десятилетия XX века актуальность формалистов проявилась не столько в области узкофилологической (здесь как раз формальная школа уже успела стать историей науки), сколько в об- щекультурной, которая на международном языке именуется Cultural Studies. Формализм оказался продуктивно переводим на языки марк- сизма (Ф. Джеймисон), психоанализа (Д. Куюнджич), гендерной теории (Ю. Кристева, Л. Малви), нового историзма (С. Гринблатт, М. Монроуз), метакритической теории литературы (А. Компаньон), Вместо предисловия 9 визуальной теории (Дж. Берджер, Дж. Крэри), теории кино и медиа (Д. Бордуэлл, Р. Стэм). Методология формализма, его понятийная система и мощный метафорический потенциал его терминологии по- служили парадигмальной матрицей для многих новейших течений, ориентированных на преодоление узкодисциплинарной структуры знания. Очутившись на гребне русской революции, формализм усво- ил революционную тактику, обеспечивающую эффективный захват «чужих» территорий знания, экстраполяцию понятий, инфицирова- ние определенной идеологией. Формализм отличался радикальны- ми взглядами на вещи: он использовал сдвиг исторической материи, чтобы изучать сдвиг, который претерпели значения слов, иерархии категорий и системы понятий. С учетом весьма широко трактуемых хронологических и тер- риториальных границ русского формализма его юбилей с самого начала осознавался, скорее, как инструмент актуализации явления, зародившегося приблизительно столетие назад и продолжающего влиять на все направления как русской, так и мировой гуманитар- ной теории. Условной датой «первоначала» было выбрано 23 декабря 1913 года, когда двадцатилетний студент Виктор Шкловский прочи- тал скандальный доклад «Место футуризма в истории языка» в ар- тистическом кабаре «Бродячая собака». Эта важная дата не отменяет последующих, с которыми при желании можно связать столетие фор- мализма: март 1915 года (основание Московского лингвистического кружка), период с декабря 1915 по декабрь 1916 года, когда писалась статья Шкловского «Искусство как прием», и где-то в промежутке - сугубо неинституциональное и потому недатированное образование ОПОЯЗа… Формализм возникал всю первую половину второго де- сятилетия XX века, сопровождаемый и заряжаемый войной и рево- люцией. В докладе 1913 года еще не прозвучало слово «остранение», несомненно, вдохновленное спустя два года опытом войны и содер- жавшее интуиции о грандиозных переменах. Поэтому редакторы и рискнули дать сборнику название, в котором акцент с юбилейной даты смещен к протяженным следствиям появления формализма. Остранение было случайно подмечено Шкловским, но вполне за- кономерно продолжает осознаваться одним из универсальных меха- низмов культурной эволюции. А «эпоха остранения» объединяет се- годняшний день с событиями вековой давности в одну темпоральную непрерывность, где события прошлого не самодостаточны, а работа настоящего состоит в преодолении амнезии. Конференция готовилась и проводилась совместно Русской ан- тропологической школой при Российском государственном гумани- тарном университете и Отделением культурологии (ныне Школой культурологии) Национального исследовательского университета «Высшая школа экономики». На конференции выступали участники 10 Вместо предисловия из Австрии, Бельгии, Великобритании, Венгрии, Германии, Италии, Нидерландов, Польши, России, США, Франции, Чехии, Эстонии, Японии и других стран. Редакторы сборника, выходящего после вы- нужденного перерыва по следам события, благодарят патрона кон- ференции Вячеслава Всеволодовича Иванова и коллектив РАШ РГГУ (в особенности Майю Якобидзе), Национальный исследовательский университет «Высшая школа экономики» и Управление по организа- ции и сопровождению научных конференций и семинаров (в особен- ности Аллу Отставнову), а также Российский гуманитарный научный фонд, поддержавший исследовательский проект 14-04-00160 («Науч- ное наследие Московского лингвистического кружка и современная филология»), в рамках которого была проведена часть редактуры этой книги. Мы бесконечно благодарны Ирине Прохоровой за ее внимание к работе авторов, приславших статьи, а затем долго и тер- пеливо ждавших, пока это затянувшееся начинание обернется ощу- тимыми результатами. Ощутимость этого тома как в формалистском, так и в обыденном смысле, кажется, уже очевидна. За что мы, нако- нец, с радостью благодарим издательский дом «Новое литературное обозрение», взявший на себя труд по изданию этой книги. Ян Левченко, Игорь Пильщиков Зима 2013 года - осень 2015 года - весна 2016 года СОДЕРЖАНИЕ Ян Левченко, Игорь Пильщиков Вместо предисловия................................................................................................ 5 1. Век формалистической теории: актуальность архива Вяч. Вс. Иванов Формальная система и ее интерпретация в науке ХХ–ХХI веков............ 13 Оге А. Ханзен-Лёве Перспективы русского формализма: логоцентризм вчера и сегодня...... 21 Игорь П. Смирнов Не-искусство в эстетической теории формалистов..................................... 41 Питер Стейнер Искусство, право и наука в модернистском ключе: Шкловский, Шмитт, Поппер (Авторизованный перевод с английского И. Пильщикова) .......... 54 Сергей Зенкин Энергетические интуиции русского формализма......................................... 71 Томаш Гланц, Игорь Пильщиков Русские формалисты как научное сообщество.............................................. 85 2. Русский формализм в европейском интеллектуальном контексте Сергей Чугунников Пролегомены к сравнительному анализу русского и немецкоязычного формализмов................................................................... 103 Екатерина Дмитриева «Точно <ли> немцы от нас отстали?» Оскар Вальцель и Виктор Жирмунский (эпизод из истории русско-немецких научных связей) ..... 115 Владимир Губайловский Формализм Гильберта и русский формализм. «Формальный» поворот..................................................................................... 133 Данута Улицка Польское модернистское литературоведение: кружки и школы............ 142 Michał Mrugalski he Polish Reception of Reception: he Transfer of priem within the Intellectual Morphic Field of Russian and Polish Formalisms ................. 153 Michal Kříž From Isolation to Concentration: he Archeology of the Relationship between Russian Formalism and Czech Structuralism in Polemics and Discussions ................................................................................ 165 Aleksandar Petrov How Russian Formalism Conquered Serbia ...................................................... 176 Содержание Стефано Гардзонио Виктор Шкловский и Джованни Боккаччо: об истории одной малоизвестной статьи Шкловского............................. 185 Катрин Депретто Идеи Шкловского во Франции: перевод и восприятие (1965–2011) ..... 194 3. Русские формалисты и наследие Андрея Белого Дина Магомедова Теория символа в трудах В. М. Жирмунского: между Андреем Белым и Вяч. Ивановым..................................................... 207 Владимир Новиков Поэзия и личность Александра Блока в трактовке Андрея Белого и русских формалистов......................................................... 216 Моника Спивак «Воскрешение слова» у Виктора Шкловского и Андрея Белого............. 225 Михаил Одесский Архаисты и новаторы в теоретических концепциях Юрия Тынянова и Андрея Белого................................................................... 235 Клаудиа Кривеллер Русский формализм и экспериментальная автобиографическая проза Андрея Белого................................................... 243 Юрий Орлицкий «Эстетика как точная наука». Статьи А. Белого 1900-х годов о русском стихе и развитие их идей в русском стиховедении ХХ - начала ХХI века........................................................................................ 251 Дмитрий Торшилов Андрей Белый о формализме и поэтике пантомимы в начале 1920-х годов.......................................................................................... 261 Роберт Бёрд Противостояние формализму от символизма к соцреализму: Павел Медведев, Андрей Белый и Борис Пастернак на рубеже 1930-х годов.................................................. 276 4. Формализм как авангард/авангард как формализм Ольга Буренина-Петрова Традиции игрового народного театра и энергетический потенциал искусства в театральной практике Всеволода Мейерхольда.................... 287 Синъити Мурата, Ирина Шатова Идеи формализма и русский авангардный театр первой трети ХХ века......................................................................................... 297 Николетта Мислер Формальная система и «deviance» при создании алфавита тела............ 307 Денис Иоффе Прагматика формализма: к вопросу о «приеме остранения» и преодоления инерции автоматизма в русском авангарде..................... 325 Содержание Лада Панова Русские формалисты и наука об авангарде: истоки «солидарного чтения»........................................................................... 333 Дмитрий Токарев «Реальное искусство» Даниила Хармса и формальный метод................ 345 Михаил Мейлах «Поэзия и живопись»: случай обэриутов..................................................... 361 5. Формалистическое искусствознание Джон Э. Боулт Василий Кандинский и формальный метод................................................. 385 Марина Дмитриева Формальный метод в искусствознании и междисциплинарные границы (Генрих Вёльфлин - Йозеф Стржиговский - Федор Шмит) ................. 398 Наталия Злыднева «Жест» и «фактура» А. Г. Габричевского в зеркале живописи поставангарда................................................................ 412 6. Формалистическая фольклористика Татьяна Иванова «Формальная школа» и фольклористика в стенах Российского института истории искусств................................... 423 Светлана Сорокина Идеи формальной школы и концепция фольклорного театра П. Г. Богатырева........................................................... 431 Екатерина Вельмезова П. Богатырев vs Ф. де Соссюр (О проблемах «формального» определения синхронии в лингвистике и в исследованиях фольклора) ............................................. 439 Ангелика Молнар Рецепция работ В. Я. Проппа в современной венгерской фольклористике............................................................................. 449 7. Формалисты как таковые и в сопоставлении Лидия Сазонова, Михаил Робинсон Ранний Эйхенбаум: на пути к формализму.................................................. 459 Елена Капинос «Формы времени» и концепция истории (от С. Л. Франка к Б. М. Эйхенбауму и Ю. Н. Тынянову) ........................... 471 Евгения Иванова Чуковский и формалисты.................................................................................. 480 Олег Федотов Отзвуки формализма в метапоэтике Владимира Набокова..................... 487 Содержание Александр Галкин Ю. Н. Тынянов и С. Н. Дурылин: потаенный пушкинский диалог......... 497 Ирина Попова Бахтин и формалисты: об одном незамеченном случае сближения...... 505 Елена Пенская Ландшафты антиформалистской кампании 1930-х годов. «Случай Слонимского»....................................................................................... 521 8. Стих и проза: формальная поэтика Виллем Г. Вестстейн Обнажение приема у Хлебникова................................................................... 535 Т. М. Николаева Виктор Шкловский - Лев Толстой - Марсель Пруст............................. 543 Микела Вендитти Анализ прозы у формалистов и гахновцев................................................... 562 Джузеппина Ларокка Теория прозы в 1920-е годы: Л. В. Пумпянский и «формалисты» .......... 573 Эрик Мартин О поэтике ресурсов в «Смерти Вазир-Мухтара» ........................................ 587 Ян Левченко Камень продолжает падать. О жанровой динамике Виктора Шкловского по возвращении из эмиграции............................... 595 Елена Трубецкова «Ракетка и глаз, заброшенный в пространство»: визуальные коды русского формализма в новеллах Сигизмунда Кржижановского.......... 611 Федор Двинятин Распределение основных морфологических классов в русском поэтическом тексте.......................................................................... 622 Список иллюстраций.......................................................................................... 633 Сведения об авторах........................................................................................... 636
